Роб Хантер – рождение легенды - Сергей Жоголь

– Поо-оберегись!!!

Колокол пошатнулся, накренился и начал медленно сползать по сходням. Когда гигант повис на тросах, из груди звонаря вырвался слабый крик. Блоки и сваи прогнулись, толстые верёвки натянулись как струны, но выдержали ношу. Бронзовый гигант медленно съехал на землю. Гришка чуть не прослезился:

– Бог миловал. Хоть не раскололи раньше положенного.

– Ты бы шёл отсель! – вдруг раздался зычный голос из-за спины.

Звонарь обернулся. Настоятель, который недавно беседовал с царским офицером, стоял напротив. Ряса распахнулась чуть не до пупа, вид у священника был усталый и измождённый.

– Нечего на бесов очи лупить, иди в келью.

– Прости, батюшка, мочи нет, это всё терпеть. Хот в последний разок на него посмотрю. На колокол в смысле.

Священник крякнул и длинно выдохнул. Таким отца-настоятеля Григорий видел впервые. Обычно серьёзный и строгий, сегодня он выглядел как-то иначе. Один из молодых дьячков – колченогий Стёпка, на днях по секрету шепнул Гришке, что слышал, как настоятель, когда ему принесли царский указ, топал ногами и долго бранился. И в гневе, чуть было, не порвал казённую бумагу. Благо удержали. Гонца, что грамоту привёз, потом долго уговаривали, что бы до царя эти речи не дошли. Даже подмаслить пришлось.

– После этого – поведал колченогий – батюшка в покои свои удалился, вина потребовал целую флягу и всю ночь то криком (бранным) кричал, то молился.

Тогда Гришка не поверил Стёпке, но сейчас, глядя на святого отца, засомневался. Настоятель отодвинул Гришку и сам выглянул в окно. Григорий тоже вытянул шею.

– Ну, коль хочешь, так гляди. Нравится себя мучить, мучай. Страдай! Такая уж, видать, у нас доля.

Настоятель удалился восвояси, а взволнованный Гришка снова прильнул к окну. Колокол грузили на телегу. Мужики уже освоились, осмелели, оттого и кричали друг на друга, сквернословили, позабыв где находятся. Смеркалось, яркое пламя заката освещало купола храма, отражаясь в их блеске кровавыми вспышками. Григорий отошёл от окошка, присел, опершись на холодную стену, и зажмурил глаза. Ещё долго он так сидел в кромешной тьме, не поднимая век, потому как боялся снова увидеть этот необычный кровяной свет.

Когда Григорий пришёл в себя, на дворе стояла ночь. Голова кружилось, глаза не могли привыкнуть к темноте. Гришка спустился во двор. Морозный воздух сразу привёл его в чувства. Посреди двора стояла подвода с колоколом. Укрытый попоной гигант походил на мифическое чудовище. Услыхав голоса, Гришка вздрогнул. Только сейчас молодой звонарь увидал, что неподалёку дымится костёр.

– Эх, славный кулеш вышел! – раздалось в ночи.

У огня сидели двое, солдаты, что явились по царскому указу. В одном из них Григорий признал молодого новобранца, которого днем так напугал вид грозного унтера. Второй показался Григорию стариком. Звонарь собирался уйти, но не успел.

– Кто там бродит? – рявкнул старый солдат. Молодой вскочил, испуганно озираясь. – Сядь, не мельтеши, – успокоил сослуживца старший, при этом Гришка увидел направленное на него дуло мушкета. – Проходи, мил человек, присаживайся, – солдат опустил оружие и указал гостю место у костра. – Чего кости морозить, погрейся.

Григорий сел, ветеран бесхитростно добавил:

– Коль не побрезгуешь, отведай харча армейского, церковник.

Молодой солдат, только сейчас отыскавший своё ружьё, отложил его, за ненадобностью, зло сплюнул и уселся рядом. Григорий протянул ладони к костру, приятное тепло побежало по жилам:

– Погреюсь, а от еды откажусь. Не естся.

– Ну, как знаешь, каша у нас добрая, царь-батюшка на кормёжку щедр.

Старый солдат поставил котелок с дымящимся варевом, распахнул мундир и достал из-за пазухи трубку:

– Эх, приучил нас царь к табачку.

Он рассмеялся, закашлялся. Гриша внимательно разглядывал нового знакомого. Лицо и шею ветерана покрывали глубокие морщины. Седые волосы свисали до плеч, из-под крючковатого носа, топорщились усы. Но больше всего поражали глаза. Очерченные мохнатыми бровями, они походили на тёмные колодцы – бездонные и глубокие.

«Жизнь его не баловала», – сделал вывод Григорий.

Вояка с наслаждением затянулся, грудь его наполнилась едким дымком, взор помутнел. Гришка сморщил нос.

– Что, не нравится? Эти вон, – солдат указал на сослуживца, – тоже не любят. А я вот привык.

– Чего ж в нём хорошего, горло жжёт да грудь свербит, – сердито буркнул рекрут.

– Не скажи. Нам оно не раз помогало. Сядешь, бывало, после боя, раскуришь трубочку, и боль точно отступает, – куривший зажмурился.

– Лучше уж винца иль водки, чем эту дрянь…

– А много где воевать пришлось? – обратился к старшему Григорий.

Вопрос прозвучал резко, рекрут, недовольный, что его перебили, зло глянул на Гришку, но промолчал. Старик усмехнулся:

– Да уж пришлось. Я ещё со стрельцов начинал, это потом нас в заморскую одёжу переодели, – рассказчик потыкал себя в зелёный камзол. – Про Гвардейский Преображенский слыхал? Мы и в Азовских баталиях побывали, ну и под Нарвой…

– Это там, где наши оконфузились? – встрял молодой рекрут и тут же осёкся.

– Ты язык-то поприжми, сопляк! Я тебе не унтер, батогов не выписываю, а вот за товарищей своих…! – старик сунул под нос сослуживцу костлявый кулак. – У-у-у!

– Да, я чего, я…

– Ладно. Не гунди уж, да не всему верь, что говорят. Если б Де Круа в штаны не наделал, не было бы такого позора. Видел я его, фельдмаршала этого – сущий павлин. Эх…, немчура она и есть немчура, – старик откинулся назад, видимо, он был вспыльчив, но отходчив. – Правда и наши были, кто подкачал: конница Шереметьева[11], да рекруты на флангах. Наш то Преображенский до конца бился.

– А теперь, значит, за счёт святынь церковных решили свои ошибки поправить? – заметил Григорий. – И гнева божьего не боитесь?

Брови ветерана поползли вверх. Видимо он не ожидал такого поворота событий.

– А где был твой Бог, когда нас в клочья рвали? – спросил гвардеец с ехидцей и, рванув ворот камзола, обнажил грудь. – Видал, какой след шрапнель оставляет?! – глубокий шрам, зиял на груди. – А приходилось ли тебе, святоша, видеть, как ядром голову срезает? А потом из дырки той кровушка брызжет? Да прям в лицо, а…?

– Прогневили вы бога чем-то. Вот он вас и оставил.

– Чего!? – Старик не удержался и вскочил на ноги.

– Бог не оставляет своих детей, на то он и Бог! – фраза прозвучавшая из темноты, заставила старого солдата замереть. Укутанная в плащ фигура маячила в темноте.